Мнимое недоверие как прием перевоспитания
следует применять к тем, кто еще уважает своего воспитателя. Выражая вслух сомнение о способности подростка справиться с поставленной проблемой, взрослые тем самым задевают самолюбие ученика. Учитель или воспитатель в действительности верит в перевоспитание, но замысел состоит в том, что это нужно от подростка скрывать. К детям, не уверенным в себе, очень мнительным такой прием применять не рекомендуется.
Антон Семенович Макаренко умело использовал этот прием в работе со своими воспитанниками. Об этом он подробно пишет в «Педагогической поэме»:
Маруся Левченко принесла в колонию невыносимо вздорный характер, крикливую истеричность, подозрительность, плаксивость. Много мы перемучались с нею. С пьяной бесшабашностью и больным размахом она могла в течении одной минуты вдребезги разнести самые лучшие вещи: дружбу, удачу, хороший день, тихий, ясный вечер, лучшие мечты и самые радужные надежды. Было много случаев, когда казалось, что остается только одно: брать ведрами холодную воду и безжалостно поливать это невыносимое существо, вечно горящее глупым, бестолковым пожаром.
Настойчивые, далеко не нежные, а иногда и довольно жесткие сопротивления коллектива приучили Марусю сдерживаться, но тогда она стала с таким же больным упрямством куражиться и издеваться над самой собой. Маруся обладала счастливой памятью, была умница и собой исключительно хороша: на смуглом лице глубокий румянец, большие черные глаза всегда играли огнями и молниями, а над ними с побеждающей неожиданностью — спокойный, чистый, умный лоб. Но Маруся была уверена, что она безобразна, что она похожа «на арапку», что она ничего не понимает и никогда не поймет. На самое пустячное упражнение она набрасывалась с давно заготовленной злостью:
— Все равно ничего не выйдет! Пристали ко мне — учись! Учите ваших Бурунов. Пойду в прислуги. И зачем меня мучить, если я ни к черту не гожусь?...
Через три дня после начала занятий Екатерина Григорьевна привела Марусю мне, закрыла двери, усадила дрожащую от злобы свою
ученицу на стул и сказала:
— Антон Семенович! Вот Маруся. Решайте сейчас, что с ней делать. Как раз мельнику нужна прислуга. Маруся думает, что из нее только прислуга может выйти. Давайте отпустим ее к мельнику. А есть и другой исход: я ручаюсь, что к следующей осени я приготовлю ее на рабфак, у нее большие способности.
— Конечно, на рабфак, — сказал я.
Маруся сидела на стуле и ненавидящим взглядом следила за спокойным лицом Екатерины Григорьевны.
— Но я не могу допустить, чтобы она оскорбляла меня во время занятий. Я тоже трудящийся человек, и меня нельзя оскорблять. Если она еще один раз скажет слово «черт» или назовет идиоткой, Я заниматься с нею не буду.
Я понимаю ход Екатерины Григорьевны, но уже все ходы были перепробованы с Марусей, и мое педагогической творчество не пылало теперь никаким воодушевлением. Я посмотрел устало на и сказал без всякой фальши:
— Ничего не выйдет. И черт будет, и дура, и идиотка. Маруся не уважает людей, и это так скоро не пройдет...
— Яуважаюлюдей, — перебила меня Маруся.
— Нет, ты никого не уважаешь. Но что же делать? Она наша воспитанница. Я считаю так, Екатерина Григорьевна: вы взрослый, умный и опытный человек, а Маруся девочка с плохим характером. Давайте не будем на нее обижаться. Дадим ей право: пусть она называет вас идиоткой и даже сволочью, — ведь такое бывало, — а вы не обижайтесь. Это пройдет...
Через неделю я спросил Екатерину Григорьевну:
— Как Маруся?
— Ничего. Молчит и на вас очень сердита.
А на другой день поздно вечером пришел ко мне Силантий с Мару сей и сказал:
— Насилу, это, привел к тебе, как говорится, Маруся, видишь, очень на тебя обижается, Антон Семенович. Поговори, здесь это, с нею.
Он скромно отошел в сторону. Маруся опустила лицо.
— Ничего мне говорить не нужно. Если меня считают сумасшедшей, что Ж, пускай считают.
— За что ты на меня обижаешься ?
— Не считайте меня сумасшедшей.
— Я тебя не считаю.
— А зачем вы сказали Екатерине Григорьевне ?
— Да, это я ошибся. Я думал, что ты будешь ее ругать всякими словами.
Маруся улыбнулась.
— А я Ж не ругаю.
— А, ты не ругаешь? Значит я ошибся. Мне почему-то показалось.
Прекрасное лицо Маруси засветилось осторожной, недоверчивой радостью:
— Вот так вы всегда: нападаете на человека...