2. Современные политические воплощения принципа неопределенности

Все политические доктрины, под знаком которых выступают различные политические силы, являются своего рода «учениями о путях спасения». И марксизм*, и консерватизм**, и либерализм не являются (несмотря на соответствующие заверения основателей и адептов) научными теориями. В политической борьбе стороны ищут не истину – они ищут способы отстоять и защитить свои интересы. Правда, марксизм попытался примирить эти критерии, утверждая, что интересы передового класса совпадают с критериями теоретической истинности, тогда как реакционные классы заинтересованы в сокрытии истины, здесь партийность и истинность противостоят друг другу. Однако опыт всей политической истории свидетельствует, что в политике действует принцип приоритета полезности над научной (и любой другой) объективностью, и в этом правиле вряд ли бывают исключения. Но политические учения отличаются от научных не только приматом интереса. Они отличаются также приматом убеждения (веры) над рациональными соображениями.

В этом заключен основной парадокс пострелигиозной эпохи: отделив церковь от государства, современные западные общества не отделили тем не менее политику от веры – последняя попрежнему воодушевляет и мобилизует политическую активность, хотя и выступает в превращенных, нерелигиозных формах.

Начнем с марксизма. В нем присутствует вся та атрибутика учения о спасении, которая вытекает из иудеохристианской традиции. Это, вопервых, учение о блаженстве «нищих духом». В марксизме в роли «нищих духом» выступает пролетариат. Если рассуждать сугубо «светским» образом, то обнаружится, что у пролетариата меньше всего шансов на будущее историческое торжество. Ведь у пролетариата не только наихудшие стартовые условия. Согласно Марксу, вместе с развитием капиталистической цивилизации социальная оснащенность пролетариата – имущественная, интеллектуальная и даже нравственная – не только не улучшается, но непрерывно деградирует. «... Накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубления и моральной деградации на противоположном полюсе...»*

Но если это так, как можно прогнозировать конечное торжество пролетариата над всеми остальными классами, его окончательную всемирноисторическую победу? Ясно, что подобный постулат основан не на эмпирических фактах, а на вере – той самой вере, которая в иной форме выражена в Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

Поразителен и другой момент, относящийся уже к соотнесенности марксизма с Ветхим Заветом. Как известно, Бог Ветхого Завета обещает возвысить свой возлюбленный, избранный народ над всеми народами при одном условии: если этот народ не сотворит себе кумиров, не будет кланяться другим Богам и не променяет спасение на чечевичную похлебку. Сравните с этими запретами категорические предостережения марксизма против ревизионизма и реформизма. Пролетариат как «избранный народ» индустриальной эры тоже не должен творить себе кумира – искать теорий и вождей в стане буржуазии и ни в коем случае не пытаться подменить великое дело коллективного революционного спасения частичными реформами в рамках капитализма или индивидуальным приспособлением отдельных пролетариев к буржуазным порядкам. Прыжок из буржуазного царства необходимости в коммунистическое царство свободы требует такой колоссальной энергии, которая накапливается только на самом дне отчаяния; если ее потратить на частичные улучшения и снизить тем самым накал иступленных коллективных ожиданий, классового гнева и обиды, то революционного скачка не получится. Революция пролетариата, таким образом, выступает не как событие эмпирической истории, подготовленное медленным накоплением предшествующих фактов и причин, а как эсхатологический акт*, как Судный день и Второе пришествие.

Ясно, что в марксистской картине мира, так же как и в традиционной религиозной, «нормальные» политические процессы, связанные с политическим соперничеством революционных «игроков» перед лицом избирателя, наделенного правом окончательного выбора, изначально исключены. Здесь не действует базовый принцип неопределенности, ставящий участников политического процесса в положение претендентов с примерно равными достоинствами и шансами.

Вопервых, конечный исход заранее предрешен: история, словно Бог Ветхого Завета, заранее пометила избранных – тот самый передовой класс, авангард всего человечества, который и выражает объективную историческую необходимость или «волю истории».

Вовторых, соперники не равны в моральном отношении: один (пролетариат) воплощает высшее добро; другой (буржуазия) –последнее историческое зло, искоренив которое, мы получим рай на Земле.

Надо заметить, что возникший в XIX веке марксизм по критериям секуляризации и политизации сделал значительный шаг назад по сравнению не только с эпохой Просвещения, но и эпохой Реформации. В смысле картины мира он ознаменовался неожиданной архаизацией* – отказом от выстраданных Реформацией принципов неопределенности и негарантированности истории. Это поставило марксизм в особое положение в системе современной западной культуры: он бросал вызов многим ее и светским, и реформационнорелигиозным достижениям. Поэтому уже при жизни Маркса возникают попытки реформировать марксистскую  «пролетарскую церковь», причем по тем же критериям, по которым Лютер реформировал католическую доктрину спасения. Роль такого Лютера марксистской церкви выпала Э. Бернштейну. Он оспаривает все три тезиса великого учения: о познаваемости «финала истории»; о принципиальном изгойстве пролетариата в рамках буржуазной цивилизации, которую он призвал не улучшать постепенными реформами, а взорвать; наконец, о его всемирной исторической миссии как избранного класса.

В особенности претят Бернштейну апокалиптические* установки марксизма на разрушение буржуазной цивилизации и «конец истории». Бернштейн предпочитает светскипрагматическое воззрение на окружающую действительность, которая небезупречна, но тем не менее подлежит частичным улучшениям и исправлениям. Это касается и положения рабочего класса при капитализме. «Вопрос о «безнадежности» состояния рабочего класса возник уже более пятидесяти лет назад. Он проходит через всю радикальную социалистическую литературу тридцатых и сороковых годов**. Но заблуждение не станет от того достойным сохранения на будущее время, что его некогда разделяли Маркс и Энгельс, и истина нисколько не потеряет от того, что ее впервые обнаружил... антисоциалистический или не особенно крупной величины социалэкономист»***.