В России же как гетерогенной западновосточной стране, эпохи формациоппых переходов раскалывают население на две практически равновеликие части. Этим объясняется ожесточенность происходящих в ней реформационнореволюционных процессов. Россия – восточная страна по своей структуре, в ней преобладает не индивиднономиналистическое, а соборное* начало. Но в мотивационном отношении она приобщена к западному прометеизму**, ее увлекают вселенские проекты «фаустовской» культуры. На Востоке ее воспринимают полпредом Запада, на Западе – носителем восточных начал. Эта неусыновленность России ни в одной из цивилизационных ниш делает ее существование рисковым, а историческую судьбу – драматичной.
* Соборность – концепция общественного устройства, восходящая к русскому философу А. С. Хомякову (18041860), который определил его так: «Соборное Единство есть единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви». В отличие от тоталитарной коллективности, модель которой В. И. Ленин определял в виде общества, «организованного как единая фабрика», соборное единство имеет в виду модель общества, организованного как храмовая община.
** Прометеизм – установка культуры, восходящая к мифической фигуре Прометея – похитителя небесного огня; означает неограниченные притязания человека на покорение природы и преобразование мира.
В то же время именно Россия в переломные эпохи драматических разрывов мирового пространства–времени берет на себя задачу сращивания разошедшихся мировых структур. В ней, таким образом, заложен механизм восстановления единства мировой истории. Вышеприведенные соображения заставляют поновому взглянуть на предмет и задачи современной политической науки. Политологическое сообщество – теоретики, эксперты, преподаватели политологии – далее не может игнорировать достижения таких наук, как сравнительная культурология, этнология, религиоведение, история, которые успели «реабилитировать» Восток, показав ряд его непревзойденных достижений и огромный вклад в культурную копилку человечества. Сегодня, кажется, одна только политология до сих нор третирует Восток как зону сплошного политического варварства на том основании, что там не знали принципа разделения власти, западной системы «сдержек и противовесов» и конституционных гарантий прав личности. Не может быть, чтобы рафинированные цивилизации в политическом плане являли сплошное деспотическое варварство. Нам предстоит, очевидно, существенно скорректировать наши критерии оценки политических систем и культур, чтобы в них нашлось место и политическим достижениям Востока. Там, действительно, не действует модель свободного политического рынка, но, может быть, восточное понимание того, что власть не товар и она не должна продаваться, также заслуживает, чтобы к нему прислушаться.
Восточная парадигма* политики делает акцент не столько на борьбе но поводу интересов, сколько на борьбе во имя тех или иных ценностей. Мы справедливо отмечаем, что на Востоке меньше политической терпимости. Но когда речь идет о ценностях, то, может быть, терпимость в самом деле менее уместна, чем в случае, когда речь идет о материальных интересах?
* Парадигма – устоявшиеся образец или модель, создающие осознанную или неосознанную установку мышления видеть явления в определенном свете или исследовать их в соответствующем методологическом ключе.
Одно дело – компромисс в сфере того, что поддается количественной оценке и другой бухгалтерии, другое дело – моральный, ценностный компромисс, где часто возникает ситуация «или – или». На Западе тоже вполне отдавали себе в этом отчет, поэтому западная политическая культура рекомендует по возможности не привносить ценности в политику и очертить сферу политических торгов преимущественно интересами. Однако всегда ли эти рекомендации применимы? Одно дело – этнически и конфессионально однородные общества, базирующиеся на единой культурной традиции. Таким обществам легче достигать консенсуса по поводу базовых ценностей и не отягощать политику соответствующими спорами. Другое дело, общества полиэтнические и поликонфессиональные, отличающиеся гетерогенностью культурных традиций. Им труднее «не спорить о вкусах» и игнорировать то, что люди считают наиболее важным и животрепещущим. Кроме того, общественная наука еще не пришла к согласию по поводу того, как в принципе отражается и на человеке (его духовном здоровье), и на качестве самого политического процесса систематическая маргинализация* ценностной сферы, отодвижение ее в сторону как чегото архаического, не имеющего прямого отношения к предмету забот современного человека.
* Маргинализация – выталкивание на дно общества, резкое понижение в социальном статусе.
Если политический консенсус достигнут в ходе действительно содержательного диалога, затрагивающего мир «высших идей» и ценностей, а не только конъюнктурных групповых интересов, то такой консенсус можно оценить как базу долговременного взаимопонимания участвующих сторон. Если же этот консенсус достигнут ценой сознательного преуменьшения роли и статуса ценностей в жизни современного человека, то не формирует ли подобная практика новый массовый тип – политического циника и прагматика, равнодушного к духовным вопросам? Не являемся ли мы сегодня свидетелями соответствующих симптомов моральноценностного вырождения политики? И каковы долгосрочные последствия такого вырождения, какие риски с этим связаны? Может быть, эти риски не меньше, чем риск «слишком большой» ценностной ангажированности, нередко дающей нам нетерпимых фанатиков в политике? Как видим, нам предстоит решить ряд нестандартных задач, многие из которых являются новыми для «европоцентричной» политической науки.
Вопервых, это задача выявления общих культурноисторических предпосылок политики на Западе и на Востоке. Перефразируя немецкого философа И. Канта, можно сформулировать ее в виде философского вопроса: как возможна политика? И поскольку ответы на этот вопрос будут разными применительно к Западу и к Востоку, то нам придется осуществлять нелегкую процедуру сравнительного политического анализа и выявлять, каким образом коды культур Запада и Востока раскрываются в столь специфической области, как производство и воспроизводство власти.
Вовторых, предстоит решать задачу соотношения общеполитических универсалий, объединяющих политические процессы в самых разных регионах планеты, и культурноцивилизационной специфики, конвертирующейся в несхожие политические практики. Иными словами, политическая наука своими средствами должна решать проблему общечеловеческого единства, или единства политической истории. До сих пор эта проблема очень упрощалась политологами, пытающимися просто механически переносить политический опыт Запада на другие регионы, а специфику последних «выносить за скобки» как архаичную и не достойную сохранения экзотику. Надо признать, что этот прием «демократического сообщества» выглядит весьма недемократично: он основан на презумпции неравенства людей Запада и неЗапада и заново делит мир на ведущих и ведомых, авангард всего человечества и варварскую периферию мира, обязанную пассивно внимать и повиноваться.
Если политическая наука готова распространить демократические принципы не только на взаимоотношения различных групп, слоев и партий внутри страны, но и на взаимоотношения народов и культур, то перед нею встает задача реабилитировать политический опыт Востока и признать его право на равноправный диалог с Западом.
Втретьих, предстоит заново осмыслить политическую специфику России и последствия тех политических модернизаций, которым она периодически подвергается начиная с реформ Петра I и кончая нынешней реформой. Есть ли у России собственная цивилизационная традиция? Или вся ее «специфика» сводится к одной отсталости от Запада? Каким образом культурная традиция России способна конвертироваться в современные эффективные социальнополитические практики? Или нам предстоит во имя этой самой эффективности отказаться от пашей культурной традиции, от собственной идентичности? Что означает нынешняя неудача попытки возвращения в «европейский дом» (в «первый мир»)?
Вероятно, возможны, по меньшей мере, три варианта ответа на эти вопросы:
1) что неудачи наши – временные и попытку «возвращения в Европу» предстоит возобновить в новых формах и с новыми людьми;
2) что данные неудачи влекут за собой «провал» России в «третий мир» (а как изменится сам статус «третьего мира», если в него войдет такая страна, как Россия?);
3) что нам предстоит реконструировать в какихто новых формах «второй мир», равно отличный и от «первого», западного, и от «третьего».
Данные сценарии не являются сугубо внешнеполитическими или геополитическими. Они являются цивилизационными, т. е. пронизывающими всю систему общественнополитических практик и затрагивающими жизнь и перспективу каждого из нас.
С учетом того, что решающим цивилизационным различием современности продолжает оставаться деление мира на Запад и Восток и что само это деление не может не сказаться на политических практиках, наше учебное пособие включает две части:
Часть 1. Основные принципы политической жизни на Западе;
Часть 2. Основные принципы политической жизни на Востоке.