Второй культурологический изъян «открытого общества» состоит в его двойном стандарте. Демонстративной добродетелью «открытого общества» является плюрализм, терпимость к многообразию, универсальные правила игры. Эта добродетель присутствует на уровне внутренних политических практик самого Запада. Но либеральным адептам «открытого общества» мгновенно изменяет их либерализм, как только речь заходит о плюрализме культур. Здесь презумпции равенства, многообразия, свободной соревновательности вытесняются неприличной авторитарностью, нетерпимостью, иерархией. Современный либерализм склонен легитимировать только однуединственную культуру – западную. Остальные третируются как пережиток, восточная архаика, воплощение антисовременности.

Надо сказать, что в этих отношениях молодое политологическое сообщество явно противопоставляет себя более зрелым научным сообществам, представляющим такие ранее сложившиеся научные дисциплины, как этнология (этнография), религиоведение, культурная антропология. Все они исповедуют действительно плюралистический принцип равноценности или равновеликости мировых культур – от Азии и Африки до Европы и обеих Америк. На такой методологической и ценностной основе принцип «открытого общества» мог бы получить действительно демократическую интерпретацию равноправного, взаимообогащающего диалога мировых культур.

На деле случилось иное. «Открытое общество» понимается как одностороннее право западной культуры на безграничную экспансию и запрет другим культурам защищаться от этой экспансии, отстаивать свою идентичность, свою традицию. Надо сказать, что агрессия антитрадиционализма, которую позволяет себе современная либеральная идеология, осуждающая любой «традиционный» (читай: незападный) менталитет как помеху модернизации, выглядит чемто избыточным, если учесть, что и в условиях стихийно складывающегося межкультурного обмена западная культура получает огромные преимущества и способна вытеснить и разрушить местные культуры. Преимущества западной культуры в ситуации обмена связаны с двумя обстоятельствами.

Вопервых, с несомненно лучшей технической оснащенностью этой культуры, снабженной всем арсеналом современных информационных технологий. Вовторых, с тем, что она адресуется к массовому, потребительскогедонистическому сознанию, т. е. откровенно играет «на понижение», потакая примитивным вкусам и инстинктам. Другие культуры привыкли играть на повышение, требуя от своих адептов кроме достаточно сложных ритуалов еще и таких добродетелей, как жертвенность, самоотверженность, «сыновья почтительность», уважение к норме. Иными словами, они отстаивают менее вероятные состояния духа, требующие специальных усилий. Напротив, экспансия западной культуры во многом совпадает с энтропийными тенденциями нашего времени, чурающегося всего того, что требует настоящих усилий и героики духа. Таким образом, популярность современной западной массовой культуры сродни тому недобросовестному популизму, который потакает низменным страстям толпы и манипулирует ее сознанием.

Здесь надо уточнить некоторые определения. Дело в том, что в Западной Европе, наверное, не в меньшей степени обеспокоены разрушительными эффектами американской массовой культуры, чем мы в России. Преимущества американского культурного экспорта – голливудской продукции, телесериалов, иллюстрированных журналов, попмузыки – связаны с двумя вышеуказанными факторами: высокие технологии плюс низкий вкус. И защищают американцы свой культмассовый экспорт аргументами из арсенала «открытого общества». Зеркальным отражением этой аргументации является, например, публицистика французских либералов, ставящих под сомнение собственную национальную культуру*. Французская культура обвиняется в том, что она является этатистской (державной), патерналистской, интровертной, догматической, а не эмпирической, словом, – закрытой, а не открытой.

Анализ показывает, что идеология современного либерализма является американоцентристской: во всех странах мира либеральный интернационал склонен охаивать местные культурные традиции и призывать к идейному и культурному разоружению перед американской экспансией – к предельной культурной открытости. Единственно адекватным эталоном Современности объявлена американская культура – остальные либо вовсе несовременны, либо претерпевают процесс «осовременивания», и путеводной звездою для них является американский образец. Сторонники либерализации культуры и культурного обмена призывают не бояться коммерциализации культуры: массовый спрос и рентабельность они рассматривают не только как экономические критерии в области культуры, но и как ценностные ориентиры. Принцип laisserfaire в области культуры понимается ими как освобождение населения, в первую очередь молодежи, от благонамеренного морализаторства и опостылевшего идейного наставничества. Воспитание высокого вкуса в культуре они считают пережитком патернализма и полагают, что в культуре, как и в обычной коммерции, уместен принцип: потребитель всегда прав.

Речь идет, по сути дела, о неожиданной реабилитации нового варварства – того, что пребывает не вне современной технической цивилизации, а является ее собственным продуктом и олицетворяется индивидом, переставшим стесняться низменных инстинктов. Не скрывается ли за либеральным интернационалом в культуре специфический потребительскогедонистический интернационал – быстро растущая в числе мировая диаспора прожигателей жизни, празднующих свое освобождение от «гнета» морали и культуры? «Открытое общество» означает для них ослабление «тормоза» – потребительскогедонистическую «революцию сознания», поддержанную могучим мировым центром – американским массовым обществом, повсюду насаждающим своих «агентов влияния».

Обратимся теперь к геополитическому содержанию доктрины «открытого общества». В этой области успела сложиться своя достаточно стройная теория – теория глобального мира. Из того очевидного факта, что современный мир становится все более взаимозависимым, особенно в экономической области, адепты глобализма делают вывод о безнадежной устарелости всех тех понятий, которые тормозят экспансию западного (в первую очередь американского) массового общества. Характерно это удивительное совпадение: то, что мешает единственной сверхдержаве строить однополярный, т. е. управляемый ею мир, одновременно подвергается самым ожесточенным нападкам теории глобализации.

Налицо двойной стандарт: то, что считается своевременным и уместным для Запада, категорически осуждается применительно к неЗападу. В первую очередь осуждению подвергается национальный суверенитет. Теория глобального мира утверждает, что это – вредная и опасная химера, препятствующая процессам свободного обмена и несовместимая с объективными тенденциями глобализации экономики, культуры, систем безопасности, принятия решений. При этом полагается само собой разумеющимся, что центром и источником этих тенденций, а также центром глобальных решений являются крупнейшие страны Запада. Процессы интеграции на Западе всячески поощряются и одобряются как соответствующие объективным требованиям глобализации. Но те же процессы на Востоке, например в странах СНГ или в рамках Лиги арабских стран, категорически осуждаются–в одном случае как рецидив «русского империализма», во втором – как вылазка арабского национализма.

Все станет ясно, если мы поймем, что на самом деле эффективная интеграция и консолидация других народов может стать помехой для архитекторов однополярного мира, заинтересованных в том, чтобы могущественной сверхдержаве противостояли не спаянные и консолидированные «оппоненты», а разрозненные и слабые одиночки. Двойной стандарт проявляется и в ценностной сфере – той области, где формируются твердыни человеческого духа. Новый, глобальный мировой порядок предполагает не взаимный обмен духовными ценностями, а одностороннюю экспансию западных ценностей и категорическое осуждение всего того, что способно им сопротивляться. Протекционистские барьеры, как в области экономики, так и в области культуры, категорически осуждаются западными адептами «открытого общества», когда речь идет о странах неЗапада. Но эти же защитные технологии беззастенчиво применяются самим Западом перед лицом неЗапада. Достаточно привести в пример знаменитые Шенгенские соглашения в рамках Европейского Сообщества. Они прямо основаны на двойном стандарте: в той мере, в какой страны Западной Европы открывались друг другу, они одновременно закрывались для «пришельцев» с Востока и Юга, что нашло отражение в резком ужесточении иммиграционного законодательства, таможенных бартьеров, законов о гражданстве и т. п.

Словом, Запад как цивилизация создает свою коллективную идентичность, свое великое «мы», но одновременно категорически препятствует упрочению коллективной идентичности в странах неЗапада, в которых он хотел бы видеть разрозненную диаспору «граждан мира», питающих отвращение к собственной национальной традиции и тянущихся к Западу.

Здесь уместно провести одну многозначительную аналогию. Во времена существования коммунистического Третьего интернационала (1919– 1943) его идеологи утверждали, что трудящиеся капиталистических стран не имеют отечества – их подлинным отечеством является великий Советский Союз – надежда обиженных и угнетенных всего мира. Коммунистические интернационалисты осуждали «буржуазный национализм» и химеры патриотизма, учили, что главный враг – в своей собственной стране. Коммунистический интернационал утратил убедительность, иссяк политически и идейно, когда всем стало ясно, что за его спиной стоят интересы гегемонистской сверхдержавы, жаждущей власти над миром и потому подтачивающей твердыни национального духа других стран. Сегодня на наших глазах складывается новый либеральный интернационал. Его адепты также внушают, что понятия национального суверенитета, патриотизма, отечества безнадежно устарели и свидетельствуют о темном и агрессивном «традиционализме», что у либералов всего мира есть одно подлинное отечество – Соединенные Штаты Америки, стоящие на страже свободы и прав человека во всем мире. Интересно, какова будет судьба либерального интернационала, когда всем в мире станет ясно, что лозунг тотального национального разоружения, превращения великих независимых наций в диаспору не знающих отечества «граждан мира» на самом деле служит гегемонистским планам однойединственной сверхдержавы, решившейся навязать модель однополярного мира?

Однополярная модель может состояться только на последовательно проведенном двойном стандарте: с одной стороны, предельное укрепление гегемонистского мирового центра – военнополитическое, экономическое, идейное, консолидация его на основе великого мессианистского мифа, с другой – предельное разобщение противостоящей ему периферии, ее военнополитическое ослабление, идейная дезориентация и деморализация на основе внушения устойчивого комплекса неполноценности – отлучения от передовой Современности. Парадокс этого гегемонистского проекта состоит в том, что по мере его осуществления сама сверхдержава – носитель либерализма неминуемо будет становиться все менее либеральной, все более воинственной, нетерпимой, зараженной имперским и мессианистским духом и националистической гордыней. Когда говорят (применительно к США) «демократическая сверхдержава», забывают о несовместимости этих понятий. «Сверхдержава» означает государство, мощь которого заведомо превышает то, что необходимо и достаточно для отстаивания национального суверенитета. Сверхдержава означает модель, ориентированную на гегемонию – мировую гегемонию. Здесь мало одной только физической мощи – необходима еще и воля, страсть к гегемонии. Эти компоненты гегемонизма обеспечиваются для США идеологией прав человека. «Нарушения прав человека» для США выполняют ту же роль, что «эксплуатация трудящихся» некогда означала для СССР. Советские власти неустанно твердили об эксплуатации трудящихся в капиталистических странах – деле, как будто прямо их не касающемся, ведь речь шла о внутренних делах других стран. Тем не менее пресловутая эксплуатация волновала их куда больше, чем неустроенная жизнь собственных соотечественников. Этот парадокс выражает самую суть гегемонизма – находить изъяны в чужом доме для оправдания своего непрошеного вмешательства.

Точно такую же роль играет для нынешней сверхдержавы лозунг «прав человека». Он позволяет легализовать ее вмешательства в дела других государств и даже придать им форму гуманистической «заботы» о других. Вспомним, как у нас заботились о судьбе негров в США – казалось, не было темы насущнее. Роль таких «негров», политически эксплуатируемых единственной сверхдержавой в гегемонистских целях, могут выполнять евреи, поляки, немцы Поволжья, крымские татары. Стоит сверхдержаве получить соответствующий «сигнал», так она тут же приводит в действие механизмы демонтажа чужого суверенитета, который раздражает ее как таковой – как несовместимый с ее самозваной ролью вершителя судеб всего мира.

Все это не означает, что эксплуатация трудящихся или нарушение прав человека – бессодержательные понятия и жертвы их не заслуживают сочувствия. Но нам необходимо понять, что в контексте «сверхдержавной политики» содержание этих понятий качественно меняется. Речь идет уже не о солидарности и сочувствии к жертвам эксплуатации и политического произвола, а о политической эксплуатации этих жертв. Отсюда – двойной стандарт. Как отметил бывший канцлер ФРГ Г. Шмидт, «ключевое понятие «права человека» используется некоторыми западными политиками, в особенности в США, в качестве боевого клича, агрессивного инструмента внешнеполитического давления. Причем делается это выборочно: по отношению к Китаю, Ирану или Ливии, но никогда применительно к Саудовской Аравии, Израилю или Венгрии...»*.

Соответственно, представителям «либерального интернационала» в других странах предстоит быть все более беспринципными и беззастенчивыми пропагандистами американской миссии, упрямо игнорирующими свидетельства имперских устремлений сверхдержавы, которой они взялись служить. Для того чтобы эти «интернационалисты», даже оставаясь в собственных странах, чувствовали себя в американизированной среде, создается особое «привилегированное общество потребления» за счет импорта иностранных товаров и услуг, подрывающее национальную экономику, но зато создающее соответствующий потребительский стандарт для немногих.