Нам сегодня внушают, что Россия – уникальная по своей «неадаптированности» к современному миру страна, а русский человек – законченный изгой Современности. Но если обратиться к периоду модернизации во Франции – эпохе перехода от IV к V республике и вхождения в «Общий рынок», – то мы встретим те же коллизии общественного сознания и таких же адептов Современности, безжалостно критикующих не только французскую народную (низовую), но и классическую культуру за то, что они плодят «бакалавров», оторванных от реалий современного индустриального общества и внутренне враждебных ему. «Нынешний бакалавр» – писал один из главных теоретиков модернизации во Франции Ж. Фурастье, – судит о цивилизации в традициях гуманитарной классики, от Еврипида до Корнеля и Расина... Отсюда это неприспособленное поколение, уязвленное и скептическое»*.
* Fourastie J. Machinisme et bienetre. P., 1965. P. 181.
Ж. Фурастье предлагал устранить весь этот «экран культуры», отделяющий ценностноориентированных и живущих воспоминаниями людей от современного мира, который требует от нас не столько богатой памяти, сколько гибкой приспособяемости. Учитывая, сколь богат гуманитарный гений Франции и сколь плодоносен ее культурный слой, можно только удивляться той легкости, с какой некоторые идеологи V республики и теоретики модернизиции готовы были расправиться с ее культурным наследием во имя адаптации к требованиям «Общего рынка». У нас аналогичную «смелость» сегодня демонстрируют адепты «открытого общества», не всегда подозревающие о том, что у них есть столь близкие предшественники, причем не гденибудь в «третьем мире», а во Франции, культура которой была взята под сомнение на тех же основаниях, на каких сегодня берут под сомнение культуру России.
В частности, философ А. И. Ракитов прямо ставит задачу разрушения самого «культурного ядра» нашей национальной культуры – того тщательно взращиваемого и оберегаемого в течение веков ценностносмыслового и нормативного комплекса, который сохранял нашу национальную идентичность, обеспечивал устойчивость нашего народа как коллективной исторической личности. В основе такой «программы» лежит неумеренное прельщение Современностью и столь же неумеренная неприязнь к историческому прошлому, к национальной культурной традиции. Однако как в индивидуальной личностной биографии, так и в коллективной биографии народа несомненно действует правило, связанное с сущностью человека как творчески деятельного, а не пассивноприспосабливающегося существа.
Человек приходит в мир не в роли экстраверта, пассивно регистрирующего события и факты внешнего мира и приспосабливающегося к ним, а в роли существа, предъявляющего свой счет к миру, свой спрос на качество Современности, отбирающего и бракующего ее проявления и встраивающего их в логику морали и культуры. И чем прочнее этот внутренний стержень личности (будь то отдельный индивидуум или целый народ), тем выше его шансы на достойный диалог с миром, на творческую самореализацию, а не пассивное приспособленчество. Поэтому программу культурного разоружения перед индустриальным, постиндустриальным, рыночным и любым другим обществом нужно признать опасной деформацией, переворачивающей нормальную логику взаимоотношений между ценностносмысловой и орудийноинструментальной подсистемами общества. Эта программа мистифицирует нас и разоблачить эту мистификацию можно лишь тогда, когда мы разгадаем, какие силы пытаются монополизировать и «приватизировать» Современность, т. е. выдать свои частные цели и интересы за императивы самой Современности.
Наряду с социологическим и культурологическим подходами к выявлению истоков принципа «открытого общества» надо не упустить из виду и еще один подход – геополитический. Чем больше времени проходит с того дня, как принцип «открытого общества» был принят в качестве руководящей политикоидеологической доктрины в России, тем более эвристически* ценным становится геополитический анализ корней этой доктрины. Геополитический анализ позволяет лучше идентифицировать позицию той страны, которая сегодня с такой настойчивостью отстаивает и пропагандирует данный принцип, предавая анафеме его противников.
* Эвристика – отрасль научного знания, изучающая пути и методы решения различных познавательных задач и пытающаяся оптимизировать процесс познания.
Немецкий географ и политический мыслитель Ф. Ратцель предложил особую картину, особое видение мира, связанное с противоборством Моря и Континента. Метафора «Континент» означает консервативное, защищающееся, обороняющееся начало, выдвигающее свои запруды и плотины перед агрессией «морской стихии», грозящей затопить селения, нивы и пастбища Континента. Западную, атлантическую цивилизацию (напомним, что вплоть до 1945 года Германия не считала себя страной, входящей в эту цивилизацию) немецкий мыслитель считает морской, основанной «пиратами моря». Морская цивилизация отличается особой пространственной динамикой, связанной с морской торговлей, географическими открытиями, колониальными захватами. Поскольку морские перевозки со времен изобретения первых весельных, затем парусных судов и до настоящего времени являются самыми экономичными и рентабельными, то но критерию пространственной мобильности морские государства и цивилизации существенно опережают континентальные.
Континент живет более основательной и замкнутой жизнью, ход которой периодически прерывается неожиданным появлением морских пришельцев. Морские державы не могут жить без экспансии вовне: их собственная территория является не столько пространством жизни, сколько плацдармом. Чужой берег, куда причаливают «пираты моря», также рассматривается ими не как законная и устойчивая граница, а как плацдарм, который предстоит расширить, углубляясь внутрь чужой территории. Поэтому географическое мышление морских держав склонно непрерывно расширять понятие «береговой полосы» (кромки), постепенно зачисляя в нее и те земли, которые континентальные владельцы привыкли считать относящимися к сердцу Континента.
Словом, здесь работает метафора «размываемого морем берега» или отступающей суши. Само собой разумеется, что вся эта экспансия «морской стихии» получает соответствующее идеологическое прикрытие. Ее носители проецируют свою экспансию в материальном пространстве на пространство сознания, всячески дискредитируя все то содержание культуры, в котором находят отражение защитные реакции Континента. Это происходит на идеологическом, политическом и правовом уровне. Морские державы требуют свободы судоходства и, соответственно, свободных проливов и морей; они требуют «открытости» портов и границ, ослабления таможенных барьеров, отмены пошлин и т. п. Таким образом, принцип «открытого общества» отражает определенный архетип Моря, враждебный архетипу Континента, отстаивающего свои твердыни.
Геополитическая теория Континента, разработанная в Германии, в свое время ведшей длительную борьбу с атлантическими державами – Англией, Францией, а затем и США, учит нас видеть во всех разновидностях либеральной идеологии превращенную форму морского экспансионизма. В свою очередь, англоамериканская геополитическая школа (Н. Спайкмен, X. Макиндер, А. Мэхен и др.) разрабатывает методологию и технологию эффективного наступления на Континент: замыкания его в морское кольцо, последовательного дробления и вовлечения все новых кусков расколотого евроазиатского монолита в сферу действия океанической атлантической системы.
С этой точки зрения, последовательный распад сначала Варшавского пакта, затем Советского Союза с последующим уходом его бывших западных республик «в Европу», наконец, возможный раскол самой РФ на «внутреннюю Атлантику» (Петербург – Новгород) и «закоснелый в азиатстве» Континент – все это может анализироваться в контексте геополитической «логики Моря» в его противоборстве с Континентом. Насыщенная неожиданными переменами и зигзагами история последних 30–40 лет снабдила нас беспрецедентным опытом. Дело в том, что столь быстрое чередование двух мировых фаз –континентальной и морской – вряд ли выпадало на долю других поколений.
После второй мировой войны в лице Советского Союза имело место бурное наступление сил Континента на силы Моря. В условиях такого наступления коммунистические «континенталисты» выдвинули концепцию «ограниченного суверенитета» и устарелости всякого «буржуазного национализма» перед лицом пролетарского интернационализма. От имени такого интернационализма была подавлена «Пражская весна», инициаторы которой желали опереться на национальный суверенитет и объявили о строительстве социализма «с человеческим лицом и национальной спецификой». Запад протестовал против советского вторжения в Прагу в августе 1968го, решительно осуждая брежневскую концепцию «ограниченного суверенитета». И вот, всего 20–30 лет спустя, когда фаза континентального наступления на Атлантику сменилась фазой бурного океанического контрнаступления на евроазиатский континент, Запад берет на вооружение концепцию ограниченного суверенитета и объявляет такие ценности, как национализм, патриотизм, служение отечеству, защита границ, вредными и опасными химерами.
Новая теория «глобального мира» учит, что национальный суверенитет безнадежно устарел, в первую очередь в экономической области, где национальное государство теряет всякий контроль, уступая позиции транснациональному капиталу, мировым банкам, МВФ и т. п. Всякие попытки защитить свою экономику и культуру от агрессии беззастенчивой и алчной «внешней среды» – а точнее, от экспансионизма консолидированной атлантической системы, осуждаются как ретроградный традиционализм, несовместимый с прогрессом, с новым мировым порядком, с законами современного развития. Страны и континенты, подверженные беспрецедентному давлению в рамках однополярного мира, лишенного сдержек и противовесов биполярности, призываются к тому, чтобы окончательно открыться, не сопротивляться и не защищаться. Глобализация преподносится как некий одновариантный и безальтернативный процесс, в котором имеет голос лишь одна сторона, олицетворяющая передовую Современность – Запад.
Надо сказать, своекорыстное злоупотребление лозунгом «открытого общества» хорошо известно на примере отношений Англии и Континента в первой половине XIX века, когда первая выступала в качестве промышленной «мастерской мира». Поскольку англичане знали, что в условиях свободного обмена их развитая промышленность способна разорить любую другую, они выступали в качестве последовательных фритридеров – сторонников свободной торговли. Уже тогда были изобретены многие из тех идеологических аргументов, которые используются сегодня в защиту «открытого общества» и ликвилизации всех и всяческих защитных барьеров, квот, границ.